— А документы, — говорю, — в порядке?
— Да, документы, — отвечают, — есть.
— Рассмотреть, — говорю, — надо. Благоволите оставить. Завтра ответ дам.
Он утром занес всю свою герольдию в одном пакетике. Поглядел я — все в порядке, а только легковесность какая-то: у него указишко об отставке и чинишко шаршавенький, — губернский секретарь, а она — вдова учителя. Кто их тут разберет, в какой они друг к другу позиции?
Я велел своему доке-сторожу адрес их заметить и справиться, — справка вышла пустая. Приходит мой вестовщик и говорит:
— Так и так, — говорит, — живут они вместе третий год на одной квартире, и девочка маленькая у них есть, а прислугу одну держат и в мелочной берут на книжку, а мясник не дает в долг. Впрочем, — говорит, — пить не пьют, но знакомцев окромя писателев никого из достойных лиц у них не бывает, и ничего про них знать нельзя. Мое, — говорит, — такое мнение, что не надо их венчать, — что-то опасно. Пусть к своему приходскому батюшке идут.
А я ему в тонких делах верил, да и мне самому показалось, что это опасно. У нас, знаете, уж свой нюх на это есть. Дела по делам будто ничего, а своим верхним чутьем поведешь — и другое слышишь. Так и тут: бумажонки тощие, и людцы маленькие, и что-то не порядком отдает, да опять, самое главное, и дворник не ручается.
Подумал я, подумал: есть что-то сомнительное, а они еще и заплатить-то как следует не могут, и отказал. Свернул бумажки в его же конверт, подлепил клейком и отдал сторожу.
— Как придет, — говорю, — этот господин, — скажи ему, что, мол, батюшка уехали, и бумаги отдай. А вперед, мол, просили не приходить.
Так и сделалось, тот его отправил и еще в полезном разговоре узнал, что и авантаж от него мы потеряли самый незначительный: тридцатью рублями всего хотел осчастливить. Я рукою на это махнул и позабыл. Но господин этот, жених, был мстив и, встретивши раз где-то моего сторожа, как бы в веселии объявляет: «Вот, твой батюшка не хотел меня перевенчать, а отец такой-то (называет венчального батюшку) нас, — говорит, — перевенчал». Тот мне это передает, и даже с неудовольствием, как будто я лишил его доли от тридцати сребреников, а через малое время говорит, что он и сам желает перейти к тому венчальному батюшке на «соответственную должность».
— На какую это? — спрашиваю.
— В певцы.
— Да ты петь не умеешь.
— Что ж такое, — говорит, — и не умевши поют.
— Да у тебя и голоса нет.
— Божественное, — отвечает, — можно петь и без голоса.
— Нет, ты, — говорю, — откройся: чем мальчик Гришка мачехою недоволен?
— Да что, — говорит, — батюшка, откровенно сказать, вы еще по старине: всё справляетесь. Теперь это надо оставить. Там смелее крутят, и через то служить авантажнее.
— Ну, смотри, мол, не попадись с большим авантажем-то.
— Нет, — отвечает, — там придумана механика умная. Я и полюбопытствовал, что это за механика и как он про нее проведал.
— А я, — говорит, — от этого же барина все проведал.
— Да у тебя, мол, какие же с ним сношения?
— За советами он ко мне приходил.
— А ты что за юрист-консульт такой, что к тебе за советами ходят?
— Нет, — отвечает, — я хотя не консул, а когда человека хорошенько нажгут, так он ко всякому лезет.
— Да, мол, если глуп, так лезет.
— Однако, — отвечает, — и у вас, как в прошлом году зубы хорошенько разболелись, так и вы вот, хоть не глупы, а тоже на Моховую к цирюльнику заговаривать пошли.
— Да, — говорю, — это правда, — ходил.
— А вот то-то, — говорит, — и есть. А ведь он, этот цирюльник, ничего не знает: что-то пошепчет да обрывок человеку, как теленку, нацепит и велит не скидывать. И вам небось то самое вешал.
— Вешал — только с молитвою.
— Ну да, и вы, пожалуй, так и служили в обрывке?
— Служил, — только ведь это с молитвою же.
— Ну так это и я бы вам мог нацепить с молитвою, да стыд только не позволял. А баринок этот ко мне первый раз с весельем заговорил, чтобы через меня вас подзадорить, а потом, вчера, — гляжу, нарочно идет, и лица на нем нет.
«Что, — говорю, — вам такое?»
«Ужасная, — говорит, — неприятность: мне надо еще раз перевенчаться».
Я гляжу на него и думаю: не помешался ли он?
«Да ведь вы же, — говорю, — сказывали мне, что вас обвенчали».
«Да, — отвечает, — обвенчать-то обвенчали, да очень легко сделали: надо еще раз где-нибудь обвенчаться основательнее».
«Что же это за дело такое? Вы, — говорю, — если хотите от меня помощи, так в подробности объясните, потому что без этого и лекарь не лечит».
Он и стал объяснять.
«Батюшка, — говорит, — нас обвенчал, велел поцеловаться и благословил, а потом я пошел за свидетельством — дома его не застал. И еще через день пошел, и опять не застал, и опять через неделю пошел, и тоже не сподобился видеть. И так ходил, ходил, и счет ходинкам потерял, а тем временем жена родила и надо крестить; брачное свидетельство уже необходимо».
Тут этот супруг уже не с коротким полез звониться, и дозвонился хоть не до самого батюшки, так до его причетника, и сообщил ему свою нужду и неудовольствие. А причетник проговорил:
«Что, господин, напрасно ходите и себя и нас напрасно затрудняете: никакого вам свидетельства не будет».
Барин вскипятился: как не будет?
«Что, — грозит, — вы думаете я церковных порядков, что ли, не знаю! Я юрист — у нас на лекциях всё это преподавали, я сейчас к благочинному, да в консисторию, или к самому владыке!»
А дьячок-то у них очень умный. — Все чернило и марки у него на руках. Он этому барину и отвечает: